Читать книгу "«Лонгхольмский сиделец» и другие… - Виктор Иванович Носатов"

от семьи, а возможно, и от любовниц, как и долгов, в качестве подполковника 52-го драгунского Нежинского полка барон Маннергейм курьерским поездом отправился в Маньчжурию на Русско-японскую войну.

Баташов не раз близко сталкивался с бароном по службе и достаточно хорошо знал о его подвигах на Дальнем Востоке и в Китае. В 1905 году Маннергейм получил приказ провести операцию в районе восточной Импени по спасению пехотной дивизии, попавшей в «мешок». Его драгуны под прикрытием тумана зашли в тыл японцам и после стремительной атаки обратили их в бегство. За умелое руководство и личную храбрость Маннергейму было присвоено звание полковника.

Впервые Баташов близко столкнулся с бароном летом 1906 года, когда тот по совету начальника Главного управления Генштаба Палицына перед отъездом со специальным заданием в Китайский Кашгар решил проконсультироваться у него, как у участника двух Памирских экспедиций. Следовал Маннергейм советам Баташова или нет, сказать трудно, но экспедиция завершилась довольно результативно. По итогам двухлетнего похода полковника Маннергейма составлено военно-топографическое описание района Кашгар – Турфан, подготовлены планы приграничных гарнизонных городов, привезены манускрипты и другие археологические находки. По результатам экспедиции барон был принят в почетные члены Русского географического общества.

Второй раз судьба свела их в Варшаве, где Баташов руководил разведывательным отделом штаба Варшавского военного округа, а барон командовал лейб-гвардии Уланским Его Величества полком. Там он был пожалован чином генерал-майора и зачислен в свиту Его Величества. Проживали они в одном доме на Саксонской площади. Угрюмость, скрытность Маннергейма, его излишнее самолюбие, зачастую перераставшее в амбициозность, производили на Баташова не очень хорошее впечатление. По отзывам офицеров штаба округа, это был грамотный и требовательный командир, умело завязывавший нужные знакомства не только в военной, но и в аристократической среде. Барон быстро стал своим в кругу польских аристократов, будучи принятым в домах самых родовитых из них – Тышкевичей, Потоцких, Любомирских, двери которых по политическим причинам были закрыты для большинства русских офицеров. В этой враждебной всему русскому среде барон особо не стеснялся в своих высказываниях о России и русских. Об этом Баташову поведал один из его агентов, служивший у Потоцких. В частности, ему пересказали довольно странные для российского генерала слова, прозвучавшие однажды в гостиной польских аристократов: «Послушайте, господа, завтра, в день 200-летия Полтавской битвы, я должен отправиться на место сражения с одним из эскадронов полка и флагом. Странная ирония хода истории – мне приходится участвовать в праздновании годовщины поражения моих предков!» Тогда-то Баташов и узнал в канцелярии штаба округа, что предками барона были шведы. Он не обратил бы на это особого внимания, если бы позже не получил дальнейших подтверждений русофобских взглядов барона. Варшавскому генерал-губернатору не раз приходили рапорты от полицмейстера, утверждающего, что поляки видели в этом русском генерале предводителя всех недовольных всем русским и Россией, убежденного противника русификации Финляндии и своего активного сторонника в борьбе за независимость Польши. Незадолго до войны Баташов узнал от полицмейстера еще об одной тайне барона. Генерал в штатском костюме периодически посещал ипподром, где инкогнито выставлял своих скакунов на соревнования, манкируя существовавший для старших офицеров гвардии запрет. Его кони не раз выигрывали Варшавское дерби с призом в 10 000 рублей. Эти воспоминания о бароне Баташов занес в правый столбец своей записной книжки, озаглавленный «минусы». В левый столбец под названием «плюсы» он занес все то, что знал о бароне положительного. Всего этого было достаточно, чтобы сделать первый вывод – генерал Маннергейм довольно тенденциозная личность. С одной стороны, это бравый гвардейский офицер, имеющий заслуженные боевые награды, с другой – тайный сепаратист и делец, свысока взирающий на все русское.

Уже в первом сражении с немцами полк генерала Маннергейма, обороняя город Красник, выдержал удары превосходящих сил врага. Получив подкрепление, генерал провел свою кавалерию в стремительную атаку, обратив противника в бегство. За бой при Краснике генерал-майор Маннергейм приказом командующего 4-й армии был награжден золотым Георгиевским оружием. Но и этот факт не поколебал отношения Баташова к барону, потому что ранее, перебирая бумаги генерал-квартирмейстерской службы в Ставке, он нашел рапорт начальника КРО армии с объяснительной запиской старшего адъютанта 12-й кавалерийской дивизии, где тот утверждал, что генерал Маннергейм, получив «весьма секретную» директиву штаба фронта, в которой приводились конкретные примеры шпионской деятельности евреев и этнических немцев в прифронтовой полосе, приказал никому больше об этом не докладывать, а положить документ под сукно. «…Это не приказ, а глупость, – сказал он, – спрячьте его подальше от глаз офицеров. Визировать его не будем». На рапорте стояла виза генерала Данилова: «По распоряжению Н.Н., дело закрыть и отправить в архив». Баташов сразу понял, что «Н.Н», это не кто иной, как великий князь Николай Николаевич, который, познакомившись с бароном через Брусилова еще в Варшаве, ходатайствовал тогда о пожаловании ему чина генерал-майора и зачислении в свиту Его Величества. Таким образом, должностное преступление Маннергема было спущено на тормозах. А ведь именно из-за того, что командирам полков не была своевременно доведена директива о противодействии шпионству и диверсиям, кавалерийскому полку из состава 12-й кавалерийской дивизии, в котором служил Аристарх, пришлось при отступлении форсировать Днестр вплавь с помощью подручных средств, в результате чего полк потерял обоз, много людей и лошадей. И все потому, что в полосе отступления дивизии диверсантами были взорваны мосты и уничтожены паромные переправы. Соседняя Дикая дивизия, заблаговременно выставив на мостах охранение, переправилась через Днестр без потерь…

«И вот этот человек, для которого спокойствие превыше всего, до сих пор, несмотря ни на что, остается начальником дивизии, – думал Баташов, – и в любой момент, вопреки приказам и указаниям свыше, может навредить не только себе, но и своим подчиненным…»

От этих грустных мыслей оторвал генерала кондуктор, который зазвонил в колокольчик, предупреждая пассажиров о том, что поезд подходит к Пскову.

Старинный город встретил Баташова теплым вечером запоздалого бабьего лета. На станции генерала никто не встречал, и он выбрал из десятка стоящих у вокзала лихачей пролетку разбитного на вид и расторопного извозчика, который при виде генерала быстро соскочил с козел и чуть ли не силой выхватил у него из рук дорожный чемоданчик.

Устроившись в коляске, Баташов многозначительно промолвил:

– Небось догадываешься, братец, куда меня везти.

Возница окинул хитрым, оценивающим взглядом генерала и довольно развязно произнес:

– Я, ваше превосходительство, с одного взгляда вижу, кого и куда нужно доставить. Вас либо в штаб Северного фронта, что на Георгиевской, либо сразу в контрразведку…

– С чего это ты, братец, взял? – явно удивился Баташов.

– А я вчера офицеров с вокзала возил. Слышал,